Вначале никакого напряжения и раздражения не было. Напротив того, день выдался туповатый и апатичный. Ветер дул спустя рукава, солнце грело по обязанности, без огонька. Было то сухо, то сыро, потому что хамсин и дождь бестолково толклись у небесных дверей, вяло расшаркивались и бубнили друг дружке: "Только после вас..." Временами они вламывались в одну дверь одновременно, как Чичиков и Манилов.
В этот полдень ничто не предвещало хорошего вечера, и правильно делало. По крайней мере, это было честно.
Когда я перехватывала на скаку уже почти отчаливший иерусалимский автобус, то второпях обмахнула подолом новой сиреневой юбки только что выкрашенный турникет. Краска была бескомприссно зелёного цвета, и махровые разводы зелёного на сиреневом фоне бросали на меня тень как на женщину и как на художественную натуру. Но я всё равно не рассердилась. Виновата была я, а не юбка. Давно известно: не одежда красит человека, а человек красит одежду. Я это подтвердила на деле и к тому же успела на автобус. Энергии во мне и вокруг меня не хватало на большее.
Поддерживая так безвкусно декорированную юбку, мы с моей дистонией влезли в автобус и сели возле окна.
Я принялась любоваться, как могла, на снулую погоду в окне и одновременно подрёмывать.
И тут рядом села она. Дама с большой сумкой,в которую она сразу зарылась обеими руками.
Есть такие дамы, которые разрабатывают недра своих сумок, как шахтёр-трудоголик - горную породу. На ходу или стоя это делать труднее, поэтому на каждом привале они навёрстывают с утроенной силой. Стоит такой присесть на минуту - и она уже проверяет состав пластов и глубину их залегания. Я, глядя на неё, уже подумывала, а не проверить ли и мне, как там обстоят дела в моей сумке, нет ли чего-нибудь новенького, но не успела. Соседка торжествующе выдала на горА крупную мясистую хурму, испытующе её осмотрела, предусмотрительно заранее выскалив зубы, чтоб уж быть наготове. Изготовилась, клацнула зубами, хрупнула и влажно подшлёпнула губами. Длинно чмокнула, свистнула носом, как ночной поезд, и втянула сок внутрь себя, как промышленный пылесос.
Я поняла, что попалась. У меня, знаете ли, бзик, от которого я, как это бывает всегда с честными искренними бзиками, не могу избавиться, как ни стараюсь. Я ненавижу любые натуральные здоровые звуки, которые убедительно свидетельствуют о том, что человек поглощает продукт питания. Эти звуки могут довести довести меня до крапивницы. Если они негромкие и длятся недолго, у меня ещё есть шанс выстоять.
Но эта дама могла бы стать лауреатом конкурса на лучший аккомпанемент к пожиранию плодов земных, как в плане силы звуков, так и в плане ассортимента.
Отступать было некуда, помощи ждать - неоткуда. Все места были заняты, а до Иерусалима - ещё полтора часа.
Я проснулась окончательно, моя дистония шарахнулась от меня и забилась под заднее сиденье автобуса.
Я вжалась в спинку своего сидения и углубилась в размышления о том, какие кары небесные ждут полнозвучных автобусных жевунов. Вначале это пассивно-ненавистническая мысль - что она и без меня своё получиит - давала мне силы продержаться. Пока эта нелюдь не зачавкала. Это было классическое омерзительное чавкание с лёгким носовым подхрюком.
Моей ненависти достало бы, чтоб выжечь все посадки хурмы на всей территории нашей страны, а также Черноморского побережья Кавказа и поймы реки Гвадавлквивир. Меня крутило, жало и тянуло. Я перестала полагаться на всевидящие высшие силы справедливости и воздаяния и самолично пожелала ей приступа цинги и явления под названием "географический язык".
Заткнуть уши я была не способная. Для деликатных натур вроде меня предпочтительнее убить и освежевать, чем совершить такой демонстративный хамский жест у всех на виду. Да это бы и не помогло.
И тут, как это бывает при родах, на пределе мук всё стихло. И разрешилось. Покой. Благодать. И благодарность. Я развалилсь, выдохнула и разжала кулаки рук и ног.
Скоро я забуду всё это, как страшный сон, а этой плодожёрке всё прощу в ближайший Йом-Киппур.
Не надо быть мелочной, есть преступления пострашнее.
Мадам тем временем подогнула пальцы к ладони и свернула кисть руки кулёчком. "Чего это она делает?" - Мысленно спросила я. "Тфууу!" - Вслух ответила соседка, свободно и гордо сплёвывая зёрнышки в кулечёк руки - "Тфууу! Тфуу!"
Это была изобретательность хорошо продвинутого садиста. Последнее зерно она не стала плевать, а только внятно вслух обсосала.
Но кончилось и это. Обессилев, я молча отёрла влажный лоб. Я всё выдержала, и это главное. Я святая.
Жизнь налаживалась. Погода - тоже. Дистония давно сбежала от меня на промежуточной остановке через заднюю дверь. Даже прозелень на сиреневой юбке как-то потускнела и не бросалась в глаза.
Соседка задумчиво, без энтузиазма, пошевеливала чем-то в своей сумке.
Потом она вздохнула, сопнУла - и извлекла огромное тугобокое яблоко. Прицельно выскалилась на него, вцепилась, рыкнула и захрустела. Потом и зачавкала.
Занавес.
Через неделю я, уже похохатывая, но всё ещё подёргиваясь плечом и глазом, рассказывала эту неврастеническую историю Дине - единственной подруге, которой я могу изложить, не обинуясь, абсолютно всё. Но и перед ней мне было неловко за это половодье чувств.
-Я знаю, что неадекватная... - Сказала я.
-Почему? - Не поняла Дина. - Тебе здорово не повезло в этой поездке.
-Ох, вот таки да, - Благодарно согласилась я. - Знаешь, звуков гаже просто не существует.
-Ну, это уже глупости, не преувеличивай, - Почему-то вдруг возмутилась она. - Вот я, когда мы только в Страну приехали, жила в доме с очень тонкими стенами, даже между разными квартирами. У нас была общая стена с соседской квартирой...
-И что - ты слышала, как они ели? - Изумилась я.
-При чём тут "ели"?! Хорошо бы, если б ели. Ты представь: уже темно, ты уютно засыпаешь в ночной тишине в своей постели и тут - сморчки! Агрессивные, натужные, один за другим. Какой-то выродок при луне долго и громко чистит своё сморкало! Вот за это можно... и нужно!
А ведь у человека, наверное, по вечерам закладывает нос и от этого ему трудно уснуть, укоризненно подумала я. Аллергия у человека. Или хронический насморк. Как у меня...